Осторожничайте по-другому. Не так прямо и зло. Пожалуйста. А я пока уйду. Тихонько так дверь прикрою: только скрипнет почерневшая от вашей неряшливости половица. Вам не нужно будет даже беспокоиться. Вы ничего не услышите. Потому что вы давным-давно закрыли ваши большие добрые уши руками. Осторожно остановился ваш лучезарный взгляд на одной безопасной точке. Осторожно укатился ваш игривый смех под обливку кремового кресла в гостиной. Что же с вами случилось, мой друг? Что подсказало вам об опасности, исходящей от меня тихим сумрачным светом? Милый, милый… неужели вы все забыли? Вся ваша безрассудность, с которой вы смахивали отросшие волосы с глаз, пили портвейн, играли с кем-то в рулетку, вся ваша разнузданная притягательность ушла вместе с хороводом весенних дней, оставив меня в разочарованном одиночестве с изысканно тлеющей сигаретой в бледных напряженных пальцах над ворохом шершавых писем. Что в них? В них вы Прежний. Ваша заносчивость, так часто приводящая меня в гнев, ваше самолюбие и спесь, вспышки внезапного гнева и такой же внезапной трепетной нежности, от которой сердце скользко катилось под серый пол. Вы писали мне письма, усаживали в свое кресло, поили вкусным соком, мы гуляли с вами по паркам, по листьям, по небу, черт возьми! Да, я с вами не ходила по земле. А теперь – хожу. Нет, ухожу. А вы не слышите. Вы осторожный и тихий. Вам теперь не понять. В лицо мне дует ароматный ночной ветер, платье плещется по коленям, ласкает их нежным шелком, мне почти не страшно идти по ночи в таком раздраженно-красном платье. Мне просто немного тяжело. От разбухшего, размякшего, как перед взрывом бомба, сердца, в котором, неудобно съёжившись, сидите вы Прежний. Я унесу это с собой. Куда бы я ни пошла. И я не стану выбирать, куда идти. Я всегда ходила только по прямой. И вы остались позади. А я иду дальше. И тихо бьется что-то в висках, что-то непоправимое, нерастраченно-нежное, глупое…но я не буду обращать внимания…и буду только благодарить Бога, что вы ничего не услышали…